Ссылка, что б долго не искать другие рассказы:
viewtopic.php?f=22&t=25471 А я и молиться не умею.
(Записано со слов очевидцев событий. Некоторые имена изменены).
Давно это было. В ту самую Великую Войну, что началась 22 июня 1941 года. И грянула она аккурат в день Всех святых в земле русской просиявших. Но в силу наших святых Гитлер никогда не верил. А вот о своей способности получать из Валгаллы, а точнее из ада неведомую силу, трубил непрестанно. Ну, к 1945 году его вопли насчет этого приутихли. А вот тогда, в 41 и впрямь казалось, что твориться, что - то невообразимое.
И куда тогда у нашей армии сила подевалась, до сих пор никто этого понять не может. Так же как и того, откуда она у нее потом появилась. Да такая, что если бы не второй американский фронт, то добежали бы наши солдатики до самой Англии. Не иначе! А то может быть, и дальше бы они тогда подались. Но, да это дело прошлое. Политика, она завсегда простому народу поперек горла встать может. Да и не наше это дело, лезть, куда не следует. Отбили мы тогда свою кровную территорию. Помогли соседям сбросить фашистов с плеч и того довольно.
Но в той войне многому чему поучиться можно было бы. И любви и подлости. Отваге и трусости. Предательству и верности. Постепенно стирается память о тех днях. Уходят из жизни свидетели тех событий. Но в памяти их потомков останутся их, не придуманные истории. Вот одну из таких историй мы и решили Вам рассказать на этих страницах. Слушайте.
I
Жила – была одна девушка по имени Зоя. Родилась она в семье Татьяны и Захара Лобановых. Семья у них тогда была большая, дружная. Дед с бабулей за малышами присматривают. Сами они день и ночь в поле работают. А во дворе у них 10 девчат - оголят копошатся. Зоюшка у них в семье как раз седьмой девчонкой была. Не везло им, что - то на пацанов. Но к тому времени как той проклятой войне случиться, была Татьяна на сносях. Ждали они с Захаром одиннадцатый приплод. Всё надеялись, что мальчишка, наконец – то у них родится.
Время тогда тяжелое было. Татьяна хоть и беременная была, но в поле наравне со всеми работала. А как же иначе? Трудодни то за красивые глаза никто не закроет. А у нее вон, какая орава за плечами сидит. Попробуй зимой ее прокормить. Вот и работали они с мужем на колхозной ниве, не покладая рук. Председатель колхоза их тоже не обижал. То там им пособит, то тут им поможет. У него, правда и у самого дома тоже семеро по лавкам сидело. Знал мужик, что такое беду с детьми коротать. Опять же, самую дойную корову он им от имени колхоза подарил. С обустройством им помог. Одним словом душа человек он был, иначе не скажешь. Так и жили Лобановы. Не богато, но и с голоду они не пухли. Завелась у них кое - какая живость. Козочки, курочки, поросятки. Словом работы во дворе тогда всем хватало. Закрутятся, бывало, девчонки с утра по хозяйству, да так и вертятся все до вечера колесом. А для ребятишек так оно и лучше было. Тут тебе и игра, тут тебе и работа. Так и росли. К тому времени, о котором пойдет наш рассказ дальше, Зоюшке уже 12 лет исполнилось. А взрослые девчата уж и совсем в невесты выбились. Старшей из них Анастасии, уже 20 годик стукнул. Собирались Лобановы по осени свадьбу ей играть. А тут и война нагрянула.
В тот день занесло нашу Зоюшку на речку. По малым своим делам. Исподнее белье ополоснуть, да самой окунуться. Лето было в самом разгаре. Красота вокруг стояла необыкновенная. А тут вдруг, откуда ни возьмись, налетели самолеты. Летят низко, гудят страшно. И было их там тогда видимо – невидимо. От их количества аж в глазах у Зоюшки потемнело. Пролетели, они было в даль от их деревни, а тут из них вдруг человечки посыпались. Да много так их было. Расцвели они белыми одуванчиками в синем небе и опустились рядом с их деревней. Сжалось сердечко у девчонки. Хочет домой бежать, а ноги не идут. Хочет на помощь кого крикнуть, а в горле ком стоит. Тогда по случаю воскресного дня весь деревенский люд по домам сидел. Кто из них к вечерним танцулькам готовился. Кто баньку с утра топил. А тут на тебе! Гости явились, не запылились! И пошла тут такая кутерьма, что и словом не опишешь.
Навалился тот десант на окраину их деревни и давай палить из автоматов по чем зря. А там и воевать то некому. А главное и нечем. У мужиков еще в первую коллективизацию все оружие под чистую отобрали. Двустволки и те все на перечет были. Так, что вместо автоматов у них считай, что одни вилы и имелись. Ну, враг долго разбираться и не стал. Сняли десантники автоматы с предохранителей, и давай крушить все в округе. И людей и животных. Старых и малых. Без разбору. Упала Зоюшка от страха на землю. Как онемела вся. Ни рукой, ни ногой пошевелить не может. Слышит только, как в ее деревне раненые кричат, да окна домов под свинцовым ливнем в прах рассыпаются. Так и расстреляли те десантники всю ее деревню. В одночасье почти что всех там положили.
Ну, а тех, кто уцелел, согнали они в Зойкину хату. И сестер ее туда же запихали. Дом у них большой был, видный такой. Загнали, они значит, туда ее односельчан и подожгли их всех вместе. Ох, ты Боже ж Ты мой! Как же они кричали! Как же они плакали, страдальцы! А что поделаешь? У лютого врага милости просить, все равно, что из камня воду жать.
Сгорели они все. Никого не осталось. Это уж потом Зоюшке объяснили, что напали на их районе не просто немцы – фашисты, а был то десант мадьяр – карателей. И форма у них была особая. Не такая как у немцев. А темно рыжая. Будто спекшейся кровью залитая. Как же они тогда лютовали! А паче всего ненавидели они наших беременных женщин. До сих пор в той округе их извергами поминают. Вот и Зоюшкиной маме от них тогда тяжкий крест достался. Растянули они ее на земле, и давай у нее из утробы ребеночка выдавливать. Смеются гады. Издеваются над ней как хотят. Одним словом распороли они ей живот. Ребенка в огонь бросили, а ее с разорванным брюхом в речку скинули. Плывет Татьяна, криком стонет. А тут и ее Зоюшка из кустов. Да как закричит она:
- Мамочка моя милая! Мамочка! Мамулечка!
Ну, знамо дело, что любая мать, сама хоть одной ногой в могиле стоять будет, а свою кровинушку в беде не оставит. Увидела она свою Зоюшку и как закричит, застонет лебедушкой:
- Уходи доченька в низ по реке! Уходи к бабке Парашеньке! Христом Богом тебя заклинаю! Так и сгинула она с этими словами в речной пучине.
Ну, тут уж делать нечего. Раз уж маменька ей так приказала, давай Бог ноги. Бежит Зоюшка по лесу, слезы на ходу глотает. А над ее головой самолеты в даль летят. С права и слева от нее по полям мотоциклисты, да машины с немецкой пехотой едут. Вот где беда. Одним словом вот так и началась тогда та, ее не придуманная война. Так и осталась она на всю свою оставшуюся жизнь круглой сиротою.
Добежала она тогда до того самого дома, где жила та бабуля. Звали ее Парашенька. Чудная она была, ей – Богу. Все свечки церковные по округе на пеньках зажигала, да по вечерам вокруг своей деревни с иконкой на груди ходила. Молодежь над ней все потешалась:
- Ты, мол, Параскевна одним своим видом не только всех чертей распугаешь. Тут того гляди и все волки разбегутся!
А оно и впрямь так случилось. В то время как окончиться послереволюционной смуте, в их лесах от этого зверья житья совсем никому не стало. То лошадь задерут. То овец колхозных растащат. А то и на людей нападут. Но к тому времени как той проклятущей войне произойти, в тех местах об этих проказниках и забыть то забыли. Сгинули они из той области в одночасье. Как будто ветром их оттуда сдуло.
Ну, само собой никто и не подумал приписать такой необычный случай, какой то там полоумной бабке с ее дощечкой на груди. А агитатор из райцентра колхозникам так и сказал:
- Это, мол, лоси с оленями эмигрировали в другой район. Вот, мол, дикий зверь и пошел за ними следом.
И все бы оно так. Да только перед самой войной стали примечать бывалые охотники, что как раз в их то районе и стал прибавляться благородный зверь. Олени, лоси, косули. Получалось так, что волки наоборот их к ним сюда начали гнать. Но это дело было политическое. Сказали, что произошла волчья эмиграция, так значит, оно и есть на самом деле.
Одним словом была она эта бабуля отсталым человеком. Тут по всей советской земле прогресс шагает семимильными шагами, а она все крестится. Электричество, радио, кино. А она все свечки да лампадку жжет. В округе считай, что на 50 верст ни одной церквушки не осталось, а она все свое. Молится. И все бы оно ничего. Жила бы она себе и жила. Да вот незадача. Как случалась где в районе какая лютая беда, так люди сразу к ней. У кого жена разродиться не может, у кого скот гибнет, у кого без вести пропадет кто, сразу к ней. С поклоном:
- Помолись, мол, Парашенька! Сил нет!
А она, Божий одуванчик, виду не показывает, молвит:
- Да какая ж я вам помощница? У вас, поди, вон сколько помощников. Милиция, агитаторы, агрономы, доктора – лекторы. А я и молитв то никаких не знаю.
-Э – э – э, мил человек! – Говорят ей колхознички. Да пока отсюда до них достучишься, да пока там, в райцентре раскачаются, мы тут все перемрем.
Ладно. Поговорят, посудачат о том, о сем и идут они с миром. А там глядь, день - два прошло, и идут у них дела на поправку. Вот как было то.
Прибежала тогда Зоюшка к той бабуле, а та и спрашивать ее ни о чем не стала. Схватила она ее в охапку и бросилась с нею в подпол. А там у нее с округи еще пять – шесть ребятишек набежало. Уложила она их лицом в низ на солому, сама рядом с ними легла и говорит им:
- А ну-ка повторяйте за мной молитву:
«Пресвятая Богородице Дево! Ты по белу свету ходила, Господа нашего Иисуса Христа за ручку водила. На светлую зарю с Ним поднималась, к синему морю с Ним на руках опускалась. Сына Твоего и Тебя усердно молю, помилуй и спаси рабов твоих и меня, рабу твою грешную Параскеву.»
Шепчут ребятишки незнакомые им слова. А они как будто каленым железом у них в душе прожигаются. Вот так и запомнила их Зоюшка на всю оставшуюся жизнь. Так и спаслись.
II
Многое Зоя Захаровна в своей жизни повидала. И голод и холод. И партизанский отряд и эвакуацию. Повезло ей тогда. В их округе действовал сильный партизанский отряд. А командовал тем отрядом тот самый председатель их колхоза. Забрал он ее к себе в отряд. Пожалел он малую сиротинушку. А тут ближе ко второй зиме наладилась у них связь с большой землей. И отправил он ее на самолете за линию фронта. Приболела она тогда сильно. Думали, что не выживет она. Но ничего. Оправилась она потихонечку.
Пока суд, да дело прошло с той поры, как погибли ее родные, три года. Исполнилось ей тогда 15 лет. На вид она, правда, постарше была. Вот она и прибавила себе еще несколько лишних лет. Что б значит, на фронт попасть, да за своих родичей там отомстить. Но военная служба, она, не терпит лишних рассуждений. Война уже к концу приближалась и попала она вместе с госпиталем не на фронт, а в Москву. К тому времени, Зоюшку уж и не узнать совсем было. Военная форма ей очень к лицу была. Брови черные, глаза голубые. Коса на голове в венок уложена. Фигурка стройная, нос тонкий, губки алые, щечки румяные. Красавица, да и только. Ухажеры, конечно же, стали сразу под нее клинья подбивать. Но куда там. Это ведь только по документам ей 18 стукнуло. А в душе то она все еще девчонкой была. Прислали тогда ее госпиталь в Москву. Расположился он недалеко от центра. Но сами знаете, что жизнь в военном госпитале все равно, что раскаленная печка. Все в ней сгорает. И время и здоровье. Вот так оно и было. С утра до ночи вертится Зоюшка там по делам как белка в колесе. На Москву ей и посмотреть то толком некогда было. Так только из окна санитарной машины и видела она Кремль, да купола церковных соборов там. Но вот однажды случилась с нею вот такая история.
К тому времени как ей произойти прослыла она в том госпитале как лечительница - кудесница. И откуда только больные прознали про ее секрет, это только Сам Господь ведает. Придет, она бывало, в палату к тяжело раненым, а они ее просят:
- Помолись Зоюшка о нас грешных.
А она им отвечает:
- Да я и молитв то никаких не знаю!
Отшутится, она бывало, а сама вернется в свою каптерку и шепчет про себя бабушкину молитовку:
«Пресвятая Богородице Дево! Ты по белу свету ходила, Господа нашего Иисуса Христа за ручку водила. На светлую зарю с Ним поднималась, к синему морю с Ним на руках опускалась. Сына Твоего и Тебя усердно молю, помилуй и спаси рабов Твоих Ивана, Кузьму, Семена и тд, и меня, рабу твою, грешную Зою».
Так и жила. Лицом все краше становилась, да с людьми душа в душу жить училась. Раненые ее очень любили. От ее светлого вида все прямо таки на глазах выздоравливали. И вот однажды привезли к ним в госпиталь одного тяжело больного бойца. Звали его Степан Андреевич. Геройский он был парень, доложу я вам. Ради своих друзей однополчан не пожалел он себя. Как раз на Курской дуге с ним эта беда случилась. Страшная битва там тогда развернулась. А паче всего в той битве приходилось сражаться нашим бойцам с немецкими танками. И было их там тогда видимо – невидимо. Вот так и случилось в тот день.
Бросили их взвод на отражение танкового прорыва. А те идут волной, давят гусеницами наши окопчики. Вот – вот в тыл основным войскам они зайдут. Ну, командир и говорит своим солдатушкам:
- Вот, что, братцы! Вяжите гранаты в вязанки. Будем их с глазу на глаз рвать. Кто в живых из нас останется, тот пусть о мертвых не забудет. Раз уж так нам довелось сегодня умереть, так значит, тому и быть. Не миновать.
Рассредоточились ребятки по окопчикам. Степка из – за своего бруствера выглянул, и оторопел. Прет на них целая свора танков. Начал он их было считать. Да куда там! До десяти досчитал и сбился со счета. Плюнул он от досады, взял гранаты в обе руки и пополз на встречу врагу. Ползет Степушка по родной земле, а пули вокруг него дерн ворошат, да грунт от грохота немецких гусениц ходуном под ним ходит. Но ничего. Дополз Степан до линии броска, изловчился и бросил первую свою связку под гусеницы танку. А она возьми и не взорвись! Вот те на! Осечка! Что делать? Оглянулся он на своих, а там у них вся земля фонтаном от пуль кипит. Нет, не поднять ребятам головы. Некому его выручить.
- Эх, жизнь! – Думает Степан. Пропадать так с музыкой! Прижался наш Степаша к родимой травке и пополз навстречу своей смерти. Подождал он ее в воронке от снаряда и подложил связку гранат прямо танку под гусеницу. Вместе со своей рукой. Чтоб наверняка это было. Ну, гусеницей ему руку враз обрезало. Скатился он на дно воронки, культяпку другой рукой зажимает, ждет развязки. А она и не заставила себя долго ждать. Рвануло так, что он и сознание потерял. Оглушило его тогда сильно. Очнулся наш герой, видит, что его танк рядом с его воронкой догорает, а остальные дальше двигаются. Закипела душа у русского солдата.
- Ну, нет! Гады фашисткие! – Думает он. Уж если я и сам сегодня напрочь ухайдакаюсь, но и вам жизни не дам! Двинулся он дальше. Рукою пошарил немного и наткнулся он на свою первую связку гранат. Ее гусеницей в дерн немного примяло, но ничего целехонька оказалась. Присмотрелся он к ней повнимательней, и видит, что он второпях забыл выдернуть чеку из основной гранаты. Ругнулся он в сердцах, а делать нечего. Надо идти исправлять свою ошибку. Вскочил он на ноги и помчался, что есть духу догонять танковую свору. Нацелился он на крайнюю машину, добежал до нее и не стал больше рисковать. Выдернул он аккуратно зубами чеку из своей связки и положил ее ей под машину. А для верности гранаты из руки так и не выпустил. Как он тогда в живых остался, это только одному Богу известно. Но ранило его тогда сильно. Одним словом в том бою лишился он и рук и ног. Ноги ему потом ампутировали. Подавила его тогда та машина, что рванул он не жалея своей второй руки.
Вот какой он был герой, наш Степан Андреевич. А атаку ту они тогда отбили. Как - то так случилось, что второй своей гранатой подбил он командирский танк немцев. А без командира немцы воевать не умеют. Нет, не умеют. Все им теперь пришлось по новому плану перестраивать, да направление атаки менять.
Вынесли его тогда товарищи с поля боя. Сильно они его благодарили. Жалели его раны. Но, что поделаешь? Война есть война. Сегодня он так пострадал, завтра они себя не пожалеют. Отправили они его в тыл. А там со временем он и до Москвы доехал.
Тяжело ему было. Ох, как тяжело. После всяких передряг попал он в тот самый госпиталь, где была наша Зоюшка. Уж она за ним как за родным стала ухаживать. Ну, и Степан Андреевич старался ее ничем не подводить. Станет ему невыносимо тяжко от боли, так он петь начинает:
-« Ой, ты степь широкая.
Степь раздольная….» или
-« Ты гуляй, гуляй мой конь,
Пока не спаймаю.
Как спаймаю зануздаю
Шелковой уздою…..»
А тут и Зоюшка ему на подмогу:
- Болит миленький? Потерпи, потерпи родненький. – Обласкает она его, ему и легче становиться. Так и жили.
Но вот пришла пора ему умирать. Уж как не бились над ним наши доктора, но все напрасно. Да он и сам это почувствовал. Загрустил боец. Затосковал. Но Зоюшка ему в этом спуску не стала давать. Тормошила она его разными разговорами да прибаутками. Но вот однажды проснулся он и говорит ей:
- Знаешь, Зоюшка. Умру я скоро.
А она ему отвечает:
- Что ты миленький! Не умрешь! Я у доктора спросила, так он сказал, что ты сто лет проживешь!
Нет, - говорит солдат.
- Не жить мне больше на белом свете. Вот только, поди, ты как все странно в этой жизни происходит. Я ведь всю свою жизнь мечтал в Москву попасть. Посмотреть на Кремль, да на товарища Сталина.
- Еще увидите Степан Андреевич! – Говорит ему Зоя. А он ее не слушает, свою линию гнет.
- Ты знаешь, Зоюшка. Смешно так все получается. До войны к нам в гости приезжал мамин брат. Моряком он был. Служил он где - то под Ленинградом. А проездом к нам он в Москве всегда покупал московские сардельки. Я как сейчас их помню. Вкусные такие были. С фиолетовой надписью « Московский товар». Мы с пацанами его так и прозвали – « Московская сарделька». Вот теперь у меня и память о Москве останется, что твои золотые руки, да тот дядька моряк с его сардельками.
- А хотите, я их Вам достану? – Встрепенулась тут девушка.
- Да где ж ты их достанешь? – Смеется над ней Степан. Война кругом. Да и не в них все дело.
- А вот достану! – Горячо в ответ воскликнула ему Зоюшка.
- Всю Москву обойду, а достану!
Сказала она так, шинельку на плечи накинула и выскочила за дверь. Бежит девчушка сломя голову сама не знает куда. Ног под собой не чует, а сама про себя молитовку свою шепчет:
«Пресвятая Богородице Дево! Ты по белу свету ходила, Господа нашего Иисуса Христа за ручку водила. На светлую зарю с Ним поднималась, к синему морю с Ним на руках опускалась. Сына Твоего и Тебя усердно молю, помилуй и спаси раба Твоего Степана и меня, рабу твою, грешную Зою».
Долго ли коротко ли она так искала тот заветный товар, но все напрасно. Посмотрят люди на нее удивлено и качают головой:
- Совсем девка рехнулась. Тут и хлебушек то не все вдосталь имеют, а она хочет такой дефицит отыскать.
Ну, уж не знаем какими там весями – путями, а принесла ее дорога к одной воинской части. Это потом она узнала, что привела ее тропинка не куда-нибудь, а прямо к центральному складу охраны Кремля. Но в тот момент она даже и не подумала об опасности. Видит она, что какой-то старшина команды дает, а его солдатики продукты на машины грузят. Подошла она к нему смело. Ногу печатает, носок хромового сапожка на ходу оттягивает, честь ему отдает, и говорит ему:
- Товарищ старшина. Разрешите обратиться.
А тот строгий такой был.
- Ты кто такая? - Спрашивает он ее.
- Рядовая санитарной службы Лобанова Зоя. Воинская часть № 1721.
- Рядовая говоришь? – Хмурится старшина. А ну ка, что бы через пять минут тут и духа твоего не было. - Кричит он на нее. Еще раз увижу тебя на секретном объекте, враз сдам в комендатуру! – Ругается он.
А Зоенька бровки свои нахмурила, честь ему отдает, руку от своей пилоточки не опускает, стоит на своем:
- Товарищ старшина. Разрешите обратиться к старшему по званию.
Совсем она его допекла. Тот уж чуть было на матерные слова не перешел. Но тут на Зойкину удачу появился один капитан. Грудь вся у него в орденах. Сам седой весь такой. А глаза у него грустные.
- Что у вас тут за шум, товарищ старшина? – Спрашивает он его.
- Да вот товарищ капитан. Подозрительная личность на продскладе крутится. – Отвечает ему тот.
- Да какая же это личность. – Улыбается капитан.
- Это же девушка.
- Так точно. Отвечает ему Зоюшка. Лобанова Зоя, рядовая санитарной службы. Воинская часть № 1721.
- А, знаю, знаю такой госпиталь. – Отвечает он ей. Так чего же тебе надобно, рядовая санитарной службы? – Спрашивает он ее.
- Понимаете, товарищ капитан. Тяжело раненый у меня в палате. Ни рук, не ног не имеет. Степаном кличут. Вспомнил он как до войны, ему дядя из московских далей привозил любимые сардельки. Вот я и решила его ими порадовать. Может у вас, где довоенные остаточки еще есть.
- Сардельки?!- Удивленно присвистнул старшина ей в ответ. Да ты девка, совсем с ума спятила.- Говорит он ей.
- Отставить разговоры! – Обрывает его капитан. А ну – ка старшина, сбегайте - ка в 33 отсек, скажите Гнатюку, что вы от меня. Пусть поскребет там по сусекам, может и впрямь, что отыщется.
Убежал старшина. Капитан на Зоюшку ласково смотрит и говорит ей:
- Что Лобанова, любишь, поди, своего Степана? Или как?
А она раскраснелась, что маковый цвет и отвечает ему дерзко:
- Я всех люблю, товарищ капитан.
- Ладно, ладно. – Смеется тот ей в ответ. За твое доброе сердце и пол Москвы отдать не жалко.
Только они с ней об этом перемолвили, как объявился тот старшина.
- Вот, - говорит, - достал! Открыл он свою ладонь, а там и впрямь сарделька обретается. Настоящая. Довоенная. Перемороженная вся правда была. Но это ничего. И на том спасибо.
Обрадовалась Зоюшка. Закружилась она от радости на одном месте. Бросилась она капитану на шею и расцеловала его от всей души. Схватила она свою находку и помчалась с нею в госпиталь. А солдатушки - грузчики смеются ей вдогонку:
- Эй, сестричка! У нас тут целый склад тушенки есть! Хоть отбавляй ее! Если всех перецелуешь, всю ее тебе отдадим! Без оглядки!
Отмахнулась она им рукою в ответ и побежала со всех ног к своему Степану. Прибежала она к нему, а он песни поет, ее дожидается. Обрадовала она его такой новостью. Сварила ему с сестричками угощение и накормила своего героя. То - то у всех тогда радости было. Подойдут бойцы к кастрюльке поближе, понюхают ее ароматное содержимое и смеются:
- Эх, домом пахнет!
А дух от той похлебки по всему госпиталю разлетается. Ноздри им всем щекочет. Слили сестрички тот бульончик. Разделили они его по палатам и утешили им наших ребятушек. А Степка не выдержал, заплакал:
- Хорошая ты моя! – говорит он Зоюшке. А у самого слезы из глаз градом катятся. Она его с вилки кормит, да на розовое мясо губами дует. Остужает герою пищу. Так и сбылась та его предпоследняя мечта. А с последним его желанием вот какая история вышла.
Было это зимой. Аккурат под новый год все это случилось. Позвал он как - то ночь Зоюшку. Та пришла к нему и спрашивает у него:
- Болит родненький. Может на бочек ляжешь?
А он ей отвечает:
- Нет, Зошка. Мама ко мне сейчас приходила. Винограду она у меня просит.
- Да где же ты ее видел, страдалец? – Отвечает она ему. У нас тут посторонним и вход запрещен. Может, показалось тебе, Степушка?
-Нет. – Отвечает ей тот. Точно она была.
Забилось сердечко у девчонки. Видит она, что умирает ее Степан.
- Степушка, не умирай! – Шепчет она ему громко. Я тебе винограду достану! Схватила она свою шинелку, и выскочила за дверь. Мчится дуреха по ночной Москве к тому самому продскладу. Бежит она, на ходу слезы со снегом глотает, а про себя молитовку свою твердит:
«Пресвятая Богородице Дево! Ты по белу свету ходила, Господа нашего Иисуса Христа за ручку водила. На светлую зарю с Ним поднималась, к синему морю с Ним на руках опускалась. Сына Твоего и Тебя усердно молю, помилуй и спаси раба Твоего Степана и меня, рабу твою, грешную Зою».
Да только зря она торопилась. Опустели те склады. Ушла та часть на фронт. Никого там не осталось. И мало того, что она тогда там никого не нашла, но вдобавок ко всему чуть было она в комендатуру тогда не угодила. И пришлось ей как шпионке от ночного патруля убегать. А время тогда строгое, военное было. Если бы поймали ее тогда в ночной Москве, загремела бы она на всю катушку, не иначе. Вот какая она была сорви – голова. Но ничего. Повезло ей и на этот раз. Идет она ни солоно хлебавши на зад, а тут ей на встречу, офицер попался. У нее, правда, все глаза в слезах были. Она его звание толком то тогда и разглядеть не успела. Прошел, он было, мимо нее. Потом вернулся и спрашивает ее:
- Что с вами товарищ боец?
А боец весь слезами изошел.
- Обидел вас кто? – Интересуется он.
- Нет. – Говорит ему Зоюшка. Раненый у меня в палате умирает. Для своей мамы винограда просит.
- Хм! – Удивился тот командир. На – кa, держи для своего бойца. Говорит он Зоюшке и сует ей в руки бумажный сверток. Зоюшка его развернула, а там большая кисть зеленого винограда обретается. Вот тебе и новость! Оглянулась она по сторонам, глаза протерла, а от того офицера и след простыл. Кинулась она по сторонам, а его и нет нигде. Только метель пеленой стелется. Вот как бывает. Поскорбела она чуть - чуть, что не смогла его отблагодарить и бросилась со всех ног к Степану в палату. Еле успела.
Прибежала она, радуется встрече. А он уже отходит. Увидел ее, улыбается:
- Ах, Зоюшка! Если б у меня руки да ноги целы были, я бы земной шар насквозь зубами прогрыз, а винограда для своей мамы достал бы.
- Я твои руки и ноги! – Плачет Зоюшка ему в ответ. Вот он наш виноград. И положила ему на грудь его упругую кисть.
- Спасибо тебе, Зоюшка! – Шепчет он ей в ответ. Это тебе на помин моей души пригодится. Сказал он и умер с этими словами.
Вот так и закончилась та не придуманная нами история. После войны Зоя Захаровна так и осталась жить и работать в Москве. Сейчас она уже давно на пенсии. Но из больницы она ни на шаг. Помогает там чем может. Раз в году она всегда ездила в свою бывшую деревню на то место где похоронила она останки своих родных. Она, правда, тогда совсем еще ребенок была. Вот и закопала она их по незнанию на краю дороги. Не далеко от их сельского кладбища. Собрала она тогда их обгорелые косточки в немецкий ящик из под снарядов и схоронила их в придорожной ямке. А теперь уж и след той могилы пропал. Но память о той войне, да о том Степане все еще жива у нее в душе.
Бывало, вспомнится ей тот случай с его виноградом, так она все того неведомого ей офицера вспоминает.
А больные до сих пор все ее просят:
- Захаровна, помолись о нас грешных.
А она им отвечает:
- А я и молиться то не умею.
Эпилог
Вот такие дела. Так, где она живет наша молитва? В уме? В душе? В сердце? Какими крылами взлетает она к Престолу Вседержителя? Каким жемчугом мыслей и слов умилостивляет она там нашего Господа? Не просто найти на это ответ.
Но в жизни каждого из нас бывали такие моменты, когда он искренне молился. Когда он искренне каялся. В такие мгновения душа человека возносится к самому Небу. Она беспрепятственно восходит к своему Создателю и просит у Него прощения. Просит у Него помощи. Потому что нет у нее другого Защитника. Нет у нее другого Спасителя.
И разные бывают слова той, не придуманной нами молитвы. Порою они совсем неказисты на вид. Они не складны и не красивы. Но они есть настоящая кровь нашей израненной грехом души. Той самой души, ради которой принял Господь крестную смерть. И может быть именно этот наш кровавый бисер и есть наше богатство. Наше настоящее достояние. Достояние нашей вечной жизни. Той самой жизни, где Слово и Молитва станут навсегда неразрывны. Станут навсегда нераздельны. Как нераздельны наша душа и Бог!
