| 
				
					 Проза Марины Цветаевой
 
 О благодарности 
 
 (Из дневника 1919 г.)
 
 
 
 Я никогда не бываю благодарной людям за поступки — только за сущности! Хлеб, данный мне, может оказаться случайностью, сон, виденный обо мне, всегда сущность.
 
 
 ==========
 
 
 Я беру, как я даю: слепо, так же равнодушная к руке дающего, как к своей, получающей.
 
 
 ==========
 
 
 Человек дает мне хлеб. Что первое? Отдарить. Отдарить, чтобы не благодарить. Благодарность: дар себя за благо, то есть: платная любовь.
 
 Я слишком чту людей, чтобы оскорблять их платной любовью.
 
 
 ==========
 
 
 Оскорбительно для меня, следовательно и для другого.
 
 
 ==========
 
 
 Добрая воля, направленная на меня, никогда ничего не предрешала. Личность (направленность на меня) дара, в моем восприятии дара, отсутствует. Я благодарна не за себя и не за соседа, я благодарна.
 
 
 ==========
 
 
 Меня не купишь. В этом вся суть. Меня можно купить только сущностью. (То есть — сущность мою!) Хлебом вы купите: лицемерие, лжеусердие, любезность, — всю мою пену... если не накипь.
 
 Купить — откупиться. От меня не откупишься.
 
 
 ==========
 
 
 Купить меня можно — только всем небом в себе! Небом, в котором мне может быть даже не будет места.
 
 
 ==========
 
 
 Благодарна я вне-лично, то есть лишь там, где я, помимо доброй воли человека и без его ведома, могу взять сама.
 
 
 ==========
 
 
 Отношение не есть оценка. Это я устала повторять. Оттого, что ты мне дал хлеба, я может быть стала добрее, но ты от этого не стал прекрасней.
 
 
 ==========
 
 
 Поступок не есть отношение, отношение не есть оценка, оценка (критиком, например, Блока) не есть сущность (Блок).
 
 Сущность — умысел, слышна только слухом.
 
 
 ==========
 
 
 Кусок хлеба от противного человека. Удачный случай. Не больше.
 
 
 ==========
 
 
 Только корысть — благодарна. Только корысть мерит целое (сущность) по куску, данному ей. Только детская слепость, глядящая в руку, утверждает: «Он дал мне сахару, он хороший». Сахар хороший, да. Но оценивать сущность человека по сахарам и «чаям», от него полученным, простительно только детям и прислугам: инстинкту.
 
 Да и то нет: мы часто наблюдаем собак, предпочитающих господина своего, ничего не дающего, — кухарке, кормящей.
 
 Отождествлять источник благ с благами (кухарку — с мясом, дядю с сахаром, гостя — с чаевыми) признак полной неразвитости души и мысли. Существо, не пошедшее дальше пяти чувств.
 
 Собака, любящая за то, что гладят, выше кошки, любящей за то, что гладят, и кошка, любящая за то, что гладят, выше ребенка, любящего за то, что кормят. Все дело в степенях.
 
 Так, от простейшей любви за сахар — к любви за ласку — к любви при виде — к любви не видя (на расстоянии)3, — к любви, невзирая (на нелюбовь), от маленькой любви за — к великой любви вне (меня) — от любви получающей (волей другого!) к любви берущей (даже помимо воли его, без ведома его, против воли его!) — к любви в себе.
 
 
 ==========
 
 
 Чем старше мы, тем большего мы хотим: в младенчестве — только сахара, в юности — только любви, в старости — только (!) сущности (тебя вне меня).
 
 
 ==========
 
 
 Чем меньше мы внешние блага ценим, тем легче мы их даем и берем, тем меньше мы за них благодарны.
 
 
 ==========
 
 
 (Практически: благодарность за хлеб (даяние) я допускаю только молчаливую. В явной — нечто устыжающее дающего, какой-то укор.)
 
 
 ==========
 
 
 Радость хлебу — вот лучшая благодарность! Благодарность, кончающаяся с последним глотком в пищевод.
 
 
 ==========
 
 
 Неужели эта частность, малость, подразумеваемость (для меня) — дать — неминуемо должна вырасти в какую-то гору, из-за приставки: мне.
 
 Я-то ведь знаю, как дают: слепо! И я разве сама стерплю, чтобы меня благодарили за хлеб? (За стихи не стерплю, — вот что!)
 
 Хлеб — разве что я?! Стихи (случайность песенного дара) — разве это я?!
 
 Я, это под небом, одна. Отойдите и благодарите.
 
 
 ==========
 
 
 Я не хочу низко думать о людях. Когда я даю человеку хлеб, я даю голодному, то есть пищеводу, то есть не ему. Его душа здесь ни при чем. Я могу дать любому — и не я даю: любой. Хлеб сам себя дает. И я не хочу верить, чтобы любой, давая моему пищеводу, требовал за это с моей (или моей) души.
 
 
 ==========
 
 
 Но не пищевод дает: душа! Нет, рука. Эти дары не личны. Странно предпочитать один желудок другому, а если и предпочитать — то более голодный. Более голодный, на сегодня, мой (твой). Я за это не ответственна.
 
 
 ==========
 
 
 Так, установив дающего (руку) и получающего (пищевод) — странно требовать одному куску мяса от другого куска мяса... благодарности.
 
 
 ==========
 
 
 Души благодарны, но души благодарны исключительно за души. Спасибо за то, что ты есть.
 
 Все остальное — от меня к человеку и от человека ко мне — оскорбление.
 
 
 ==========
 
 
 Дать, это не действенность наша! Не личность наша! Не страсть! Не выбор! Нечто, принадлежащее всем (хлеб), следовательно (у меня его нет) у меня отобранное, возвращается (через тебя) ко мне (через меня — к тебе).
 
 Хлеб нищему — восстановление прав.
 
 Если бы мы давали кому мы хотим, мы были бы последние негодяи. Мы даем тому, кто хочет. Его голод (воля!) вызывает наш жест (хлеб). Дано и забыто. Взято и забыто. Никакой связи, никакого родства. Дав, отмежевываюсь. Взяв, отмежевываюсь. Взяв, отмежевываюсь.
 
 Без последствий.
 
 
 ==========
 
 
 Так зачем же мне тебе давать?
 
 Чтобы не быть подлецом.
 
 
 ==========
 
 
 
 Хлеб. Жест. Дать. Взять. Этого не будет там. Поэтому все, возникающее из дать и взять — ложь. Сам хлеб — ложь. Ничто, построенное на хлебе, не уцелеет (замешенное на дрожжах — не взойдет). Опара наших хлебных чувств при хладной температуре Бессмертия неминуемо опадет.
 
 Не стоит и замешивать.
 
 
 ==========
 
 
 Брать — стыд, нет, давать — стыд. У берущего, раз берет, явно нет; у дающего, раз дает, явно есть. И вот эта очная ставка есть с нет…
 
 Давать нужно было бы на коленях, как нищие просят.
 
 
 ==========
 
 
 К счастью, этим стыдом даяния награждены только нищие. (Деликатность их дара!) Богатые ограничиваются минутной заминкой докторского гонорара.
 
 
 ==========
 
 
 Благодарность: от любования до опрокинутости.
 
 Я могу любоваться только рукой, отдающей последнее, следовательно: я никогда не могу быть благодарной богатым.
 
 ...Разве что за робость их, виноватость их, сразу делающую их невинными.
 
 
 ==========
 
 
 Бедный, когда дает, говорит: «Прости за малость». Смущение бедного от «больше не могу». Богатый, когда дает, ничего не говорит. Смущение богатого от «больше не хочу».
 
 
 ==========
 
 
 Дать, это настолько легче, чем брать — и настолько легче, чем быть. Богатые откупаются. О, богатые безумно боятся — не Революции, так Страшного Суда. Я знаю мать, покупающую молоко чужому (больному!) ребенку только для того, чтобы не погиб ее собственный (здоровый). Богатая мать, спасая чужого ребенка от смерти (достоверной), только выкупает своего у смерти возможной. («Умолить судьбу!»)
 
 Я смотрю в исток поступка, в умысел его. Это молоко ей, богатой матери, на Страшном Суде потечет смолой.
 
 
 ==========
 
 
 Благотворительность. Поликратов перстень.
 
 Дар нищего (кровный, последний?) безличен. «Бог даст». Дар богатого (излишек, почти отброс) имеет имя, отчество, фамилию, чин, звание, род, день, час, число. И — память. Дала правая, а помнят обе.
 
 Нищий, подав из руки в руку, забыл. Богатый, выславший через прислугу, помнит. И, если вдуматься, понятно: некий оправдательный материал для Страшного Суда.
 
 — Гадательный материал.
 
 Москва, июль 1919
 
 
 
 [/b] 
				
  
					
				 |