"Духовный Собеседник" 1(37) • 2004 г.
Мученик Твой, Господи, Георгий
ОПТИНСКАЯ ГОЛГОФА ЮРИЯ ЕФИМЧУКА
Большая часть благоугодивших Богу
и прославившихся умерла незаслуженной
смертью, и первый из них – Авель.
...Бог попустил это... любя и желая за столь
неправедную смерть дать ему... венец.
Св. Иоанн Златоуст. Беседы о статуях
"Верю, боюсь, хочу жить мудро"1
Десять лет назад, двадцать девятого апреля 1994 года в Оптиной пустыни был здодейски убит паломник из Тольятти Георгий Ефимчук. Юноша приехал в Оптину в середине марта с намерением провести в монастыре Великий пост, встретить Пасху и, если на то будет Божия воля, – войти в число оптинской братии. Знал ли он, какое число уготовано Господом дополнить ему?
И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число (Откр. 6, 11).
В скорбном сердце отца, приехавшего в конце апреля 1994 года в Оптину за телом убиенного сына, запечатлелись оброненные кем-то слова: "Какую же надо было прожить жизнь, чтобы таким молодым удостоиться такой святости?". В нашем православном народе издавна замечено: Бог берет не старого, а готового. Когда приуготовился к мученической кончине кроткий, послушный Юрашик, как ласково называла его мать, и стал, приняв искупительные страдания, мучеником Георгием?
Георгий Ефимчук
Родился Георгий Ефимчук в городе Тольятти 16 декабря 1969 года в день памяти святого исповедника Георгия2, тогда еще не прославленного. Родители его, Виктор Константинович и Анна Илларионовна, хотели назвать сына Константином, но почему-то выбрали имя Георгий. Они были далеки от веры и старались, как многие наши соотечественники, не имеющие обетований в жизни вечной, сделать все, чтобы дети их не знали нужды в жизни временной, для чего и трудились не покладая рук. Дети росли в доброй семье послушными, старательно учились. Отец собирал библиотеку, выстаивая после работы в ночных очередях за книгами. В семье была атмосфера почтительного отношения к культуре. Юру с детства влекла красота и гармония мира. Мать вспоминает, как еще совсем маленьким мальчиком Юрашик радовался всему живому: зеленый лужок в цвету приводил его в неописуемый восторг. Обнимая своим маленьким благодарным существом весь доступный ему Божий мир, он катался по травке, собирал цветы, с любовью даря их матери.
Позже, учась в начальной школе, Юра сам пошел и сдал вступительные экзамены в музыкальную школу, а потом уже сообщил матери, что будет учиться музыке, потому что не знать музыкальную грамоту "так же стыдно, как не уметь читать". (Это было на Украине, в Житомирской области, куда семья Ефимчуков уезжала на четыре года, с 1979 по 1983. Рядом с домом протекала речка Случ. Юра пристрастился к рыбалке, и сколько же радости было, когда он возвращался домой с уловом – маленькими рыбками! Мальчик любил гонять на велосипеде, бывало и за руль не держался. Не миновало его и увлечение фотографией.)
Музыкальная одаренность, унаследованная от матери, проявилась в любви к классической музыке. Преподаватель по классу фортепиано, Софья Александровна, записала Юру в кружок "Юный композитор". "Помню, был у меня день рождения, и Юра сказал: ‘‘Слушай, мама’’. Я внимательно слушала. В произведении, которое он исполнял, было что-то определенное, законченное. Я слушала с упоением легкую, вдохновенную мелодию. Закончив, Юра сказал, что сочинил это мне в подарок, я тогда прослезилась от радости", – вспоминает Анна Илларионовна. Ей самой любовь к песне передалась от родителей. Она хранит в своем сердце дорогие для нее воспоминания о том, как пели они с сыном на два голоса: "Ой, сколько он пел, как красиво пел!". Забывшись, Анна Илларионовна начинает напевать легким, чистым голосом – и тут же, запнувшись, останавливается: "Юра ведь отошел от этого, и гитару, с которой не расставался долгие годы, оставил, – а затем и вовсе попросил продать. Я, еще не осознавая его духовного перерождения, страшась перемен, происходящих с сыном, уговаривала: ‘‘Сынок, ну зачем же продавать? Это же память. Ты же еще будешь играть...’’. Но он в ответ ничего не сказал". "Юра отошел от этого напрочь и сразу", – подтверждает его отец Виктор Константинович.
"Просвещен... тот, кто познал горечь сокровенную в сладости мира"3. Кто и когда положил начало просвещению? Родители единодушно утверждают, что все началось с дружбы Юры с Сашей Петровым. Ныне Саша Петров – иеромонах Феоктист. Отец Феоктист позже, вспоминая, рассказывал родителям Юры, что в школе их сын отличался скромностью. Если случалось, что его обижали, не стремился к мщению. Это замечалось за ним еще в раннем детстве: родители вспоминают, как однажды, когда они еще жили на Украине, к ним пришла девочка и сказала, что Юра плачет под лестницей – его ударил соседский мальчик. Заступалась за Юру старшая сестренка, сам же он, кроткий, терпеливый, был безответен и никогда не жаловался.
Саша Петров, по воспоминаниям Анны Илларионовны, был красивым, талантливым мальчиком; они с Юрой, следуя общему увлечению, начинали осваивать технику единоборств; заниматься ходили в лес. После окончания восьмилетки Саша уехал в Загорск, поступил в художественную школу. Вскоре он прислал Юре письмо, в котором писал: "Юрик! Ты больше не занимайся восточной борьбой. Я встретился здесь (в Загорске) с верующими людьми и узнал, что это все грех. Высылаю тебе икону свт. Митрофана Воронежского. Эту икону благословил о. Наум. Клади икону под подушку. Она тебе будет помогать".
Советы и наставления друга падали на добрую почву сердца, постепенно возгоравшегося любовью к святыням православной веры. Охотно, след в след шел Юра за своим юным наставником. Но был у него и молитвенник на небесах – прадедушка по линии матери Моисей Прокопович. Анна Илларионовна рассказывала, что он и в годы гонений за веру жил по заповедям Божиим, стремясь передать свой жизненный уклад детям и внукам: "Не признал мой дедушка советской власти. Его преследовали, в тридцатые годы он сидел за веру, – и такую надежду имел на Господа, что, пребывая в камере, объявил: ‘‘Вот, на днях меня выпустят. Господь за меня ходатайствует’’. Вскоре его действительно отпустили, но он и тогда не вступил в колхоз и говорил всем: ‘‘Это сатана пришел к власти, я ему служить никогда не буду, – я буду служить единому Господу’’". Вера его была так крепка, что по его молитвам были случаи исцеления. Моисей Прокопович дожил до глубокой старости. Убеленный сединами, с окладистой бородой, он не расставался с Библией, знал ее почти наизусть и часто приводил примеры из Писания, предостерегая от заблуждений своих потомков, простодушно устремившихся в обещанные светлые дали. Однажды внук Коля провозгласил в праздничном семейном кругу: "Дед, ты тормоз коммунизма!". Моисей Прокопович молча надел ему на голову миску с творогом.
– Что ж ты, дед, мне весь костюм испортил? – загоревал Коля.
– Чтоб не говорил непотребного, – кратко пояснил Моисей Прокопович, покидая застолье.
"Может, Юра в него пошел, в дедушку?" – предполагает Анна Илларионовна, пытаясь понять ту охоту, с которой следовал Юра за своим другом, постигая азы православия. Приезжая в Тольятти на каникулы, Саша привозил духовную литературу, проповеди, и они с Юрой, иногда и по ночам, перепечатывали тексты на машинке. Родители Юры, боясь за сына, пугаясь непонятных им в молодом человеке интересов, препятствовали этим тайным занятиям – чудилось что-то страшное. "Темные мы были", – сокрушается Виктор Константинович, вспоминая свои страхи. Анне Илларионовне запомнился сон накануне отъезда Юры в Оптину пустынь летом 1993 года. Ей приснился человек, который, стоя в прихожей, держал над головой раскрытую книгу. Страницы книги были исписаны четкой старославянской вязью. Незнакомец – высокого роста, со светлыми, чуть рыжеватыми волосами – сказал: "Не вините сына. Он ни в чем не виноват". "Мы ведь, глядя, как Юра в своих интересах все дальше и дальше отходит от обычной жизни, подозревали его – страшно вспомнить! – чуть ли не в употреблении наркотиков, – поясняет Анна Илларионовна. – Прости нас, сынок, Царствие тебе Небесное".
Между тем Юра закончил школу, поступил в политехнический институт на электротехнический факультет, – но интересы его, судя по дневникам, были далеки от электротехники. Тонкая, художественная натура юноши требовала совсем другого. С карандашом в руке перечитывал он Достоевского, Гоголя, Чехова – русскую литературу, склонявшуюся своими вершинами к униженным и оскорбленным. Дневник Юрия пестрит выписками из зарубежных мыслителей: Ларошфуко, Паскаля, Монтеня, – он ищет себе собеседников среди умов, известных вниманием к каждому движению сердца. "Не уходить от выбора, не играть в игры и не позировать", – определяет Юрий линию своего поведения. Двенадцатого марта 1989 года он принял святое крещение. Вместе с сыном крестился и отец. "Одних к вере случай ведет, – отмечает Виктор Константинович, – а у Юры это с детства постепенно, постепенно начиналось". Постепенно приходил Юрий к вере, но как-то так получалось, что не только родителей, но и близких ему по духу окружающих старался обратить он к Богу, к вере православной.
Гостил Юра в Оптиной у Саши Петрова, бывшего в то время послушником обители, и возвращался оттуда сияющим, утвержденным в своей возрастающей вере, окрыленным любовью к православным святыням. Переполнявшие его сердце любовь, веру, надежду он стремился передать, как некое сокровище, всем близким, друзьям и в первую очередь своим дорогим родителям.
"Надо умереть для мира этого"
Был ли переход от мирской жизни к жизни христианской безмятежным, безболезненным? Так могло показаться только внешне. "Чтобы уйти в мир другой, надо умереть для мира этого", – встречается в дневнике Юры запись, проливающая свет на мучительное, подчас, состояние его души. В это время он оставляет институт и работает в учебном центре электриком, где подружился с Сергеем П-овым, который пишет в своих воспоминаниях о Юре: "Он был всегда жизнерадостный, всегда улыбался". Но вот черновик письма Юры к о. Иоанну (Крестьянкину)4, относящийся к этому же времени.
"Обращается к вам с мольбой человек двадцати трех лет. ...В 1989 году я крестился. ...Посетил Оптину пустынь, Троице-Сергиеву лавру, Свято-Данилов монастырь, прикладывался к мощам преподобных Серафима Саровского, Сергия Радонежского, Амвросия Оптинского.
В настоящее время работаю электриком. Я ощущаю окаменелость ума и сердца... смерть души... Смущаюсь своей греховности и глупости...
Не хочется быть и умереть злым человеком. Помогите!!!".
Многое было сокрыто "божественной стыдливостью страданья", но боль души, увидевшей себя в свете христианской совести, неизбежна:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью...
Мука прозрения была столь невыносима, что Юра обращается в это же время в больницу, пытаясь с помощью врача избавиться от тяжелого душевного состояния. Этим-то и воспользуются впоследствии органы прокуратуры как поводом для того, чтобы выдать случившееся преднамеренное злодеяние за самоубийство. Как обмирщенному сознанию с его плоской рассудочностью познать болезнь сердца, рождающегося для новой жизни, познать муки духовного роста? "Если тебе становится все трудней и трудней, то ты на правильном пути", – записывает Юра в дневнике близкую ему мысль. "А жить ему в самом деле было тяжело, – подтверждает мать. – Мир его не понимал, мы [родители] не понимали. Наша жизнь казалась ему лишенной смысла".
Он не расставался с подаренным ему Сашей Петровым большим гипсовым крестом, который носил на груди под рубашкой, и с Евангелием.
– Сынок, он же тяжелый, – говорила ему мать.
– Мам, а мне с ним легче, – успокаивал Юра.
Работая в учебном центре, Юрий ходил в строящийся тогда Спасо-Преображенский храм. Он с радостью выполнял любую работу и очень полюбил священника Валерия Марченко. С восторгом рассказывал Юра родителям о прихожанах храма, в которых обретал близких по духу людей. Однажды он шел по двору храма и какой-то молодой человек подарил ему икону Божией Матери "Прибавление ума". Радостный вернулся Юра домой и весело говорил, что вот теперь-то уж у него ум будет прибавляться.
Из воспоминаний Сергея П-ва: "Юра всегда мог расположить к себе людей их светлой стороной. Как-то мы ехали с ним на работу и зашел разговор о религии. Юра сказал, что каждый христианин должен знать Псалтирь. И стал громко читать псалом, не обращая внимания на то, как на него смотрят...
Легко бросил Юра курить. Перестал играть в карты, потому что, как он выразился, ‘‘все игры основаны на обмане’’".
Одну за другой оставлял Юра мирские привычки. Как нечто отболевшее, как короста, отставали они от него. В своем стремительном взлете он входил в такие плотные слои духовной атмосферы, где сгорало все лишнее, пустое, наносное, все, мешавшее преображению души. В это время Юра стал крестным отцом Дианы, девушки, с которой встречался Сергей П-ов. Диана, во святом крещении Дарья, пожелала креститься, чтобы жить по христианским обычаям.
Из воспоминаний отца: "Он [Юра] особенно полюбил образ Святой Троицы. Я привез от своих родителей эту икону, и он молился перед ней, стоя на коленях. Любил читать вслух Псалтирь. В последнее время просил убрать из своей комнаты все постороннее: ковер, гитару. Как будто келью готовил себе. Я говорил ему: ‘‘Если ковер убрать, холодно будет тебе к стене прислоняться’’. А он так кротко, смиренно просил. Никогда не требовал. Если, бывало, не согласишься с ним, он уж больше не настаивает".
Но в чем был тверд Юрий, – так это в том, чтобы воцерковить своих родителей. Он умолил их повенчаться. Как будто знал, что уйдет навсегда, и, болея душой за отца и мать, помогал им утвердиться в вере, вводил их в русло жизни христианской, усыновляя Отцу Небесному, сеял в их душах зерна, дающие всходы в вечности.
Привез Юра из Загорска лампаду, и она часто горела у него перед иконами. К тому времени в красном углу у него находились образы Нерукотворного Спаса, св. мцц. Веры, Любови, Надежды и матери их Софии, преп. Сергия Радонежского и св. прав. Иоанна Кронштадтского. Любимой же была икона Пресвятой Богородицы "Взыскание погибших". Когда он в последний раз уезжал из дома, то оставил ее родителям, хотя до этого никогда с ней не расставался.
Из воспоминаний матери: "Обвенчались мы в Федоровке. Договорились с отцом Владимиром, и в одно из воскресений он повенчал нас. Когда венчались, я плакала от радости. Мне казалось, все небо видит, как нас венчают. И сынок наш радовался, глядя на нас. Как сказал нам позже отец Феоктист: ‘‘Это Георгий ваш дом построил. Ваш семейный дом’’. И квартиру нам освятили в день Всех святых, в земле Российской просиявших".
Когда Юра уезжал в Оптину, он наказывал матери: "Мама, если выходишь из дома, то всегда помолись и скажи, повернувшись налево: ‘‘Отрицаюсь тебя, сатана, гордыни твоей, служения тебе’’. А затем повернись направо и скажи: ‘‘Сочетаюсь Тебе, Христе. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь’’. И без этой молитвы5 никогда не выходи". "Я так и делаю с тех пор", – заключает Анна Илларионовна.
На вопрос о вере учил Юра родителей отвечать так: "Верую во единую Троицу Отца и Сына и Святого Духа". И показал, где об этом писано в Евангелии, которое, как и всю Библию, просил читать постоянно. Говорил, что вечером перед сном надо просить друг у друга прощения.
В первую седмицу Великого поста, которую благочестивые наши прародители называли неделею чистою, зарею воздержания, Юра взял отпуск и собрался в Оптину. Родители благословили сына иконой Нерукотворного Спаса, и 16 марта 1994 года он уехал из дома. В благословенной Оптиной, в этом "уголке Неба на грешной земле", как назвал обитель один из ее посетителей6, потекли одна за другой великопостные седмицы. Благоговейный паломник вошел в "честные дни Святой Четыредесятницы, как в тихую пристань"7, оставив позади треволнения житейского плавания, как оказалось, навсегда.
"Тело мое становится все легче и легче"
В конце поста он напишет родителям: "Наконец настали теплые солнечные дни. Мы с Сашей [Петровым] ходили на святой колодец купаться (ну, это еще раньше было, когда был снег), ходили на подсобное хозяйство, где пчелы, ходили в храм. Саша здесь дежурит иногда на вахте. Да, когда я приехал, переночевал в скиту, а утром встретил Сашу на вахте: вот такое вот чудо, а потом мне дали хорошую комнату, здесь они называются кельями... Пост подходит к концу, так что скоро, может быть, встретимся. Тело мое становится все легче и легче, и очень, очень легко дышится. В храме очень красиво поют, наверное, нигде – не наверное, а точно нигде – так не поют красиво и проникновенно, как в Оптиной пустыни. Мои знакомые ребята очень добрые люди и очень воспитанные и мудрые. Мы читаем духовные книги, беседуем. Ребята занимаются резьбой по дереву, очень тонкая и красивая работа. Я помогаю по художеству: что-нибудь обводить, резать, морить... Богослужения здесь необычайно красивые и величественные. Здесь есть чудотворные иконы, мощи святого преподобного Амвросия. Я неоднократно прикладывался. Лекарства, которые ты прислала мне, мамочка, они совсем ни к чему. Чувствую я себя хорошо. Скучаю, шлю большой привет, мои родные... Ваш сын Юрий".
Жемчужною ниткой снизались одна за другой седмицы великопостные: чистая, светотворных постов, крестопоклонная, пятая, отмеченная Великим каноном – стоянием Марии Египетской, вербная. Подступила Страстная седмица – Великая неделя страданий Спасителя нашего. В Великий Четверг братия причастилась. В Великую Пятницу на вечерни, когда после Евангельского чтения о страданиях и смерти Искупителя была изнесена на середину храма святая плащаница, когда оружие неизреченной скорби пронзило сердце Пречистой Матери Господа нашего Иисуса Христа, – в это самое время в обители совершилось злодеяние: иглой в сердце был заколот сатанистами Юра – Георгий Ефимчук.
Из письма Нины Александровны Павловой родителям Георгия Ефимчука: "Дорогие и родные мои! ...Простите, что долго не решалась написать вам. Так случилось, что мне пришлось познакомиться с вашим сыночком Юрочкой при последнем получасе его жизни. Так пришлось, что мне поручили от монастыря провести... внутреннее исследование обстоятельств убийства... Я много раз принималась за письмо к вам и бросала, не в силах переступить порог боли, но ведь однажды его... надо переступить. Ведь речь идет... о достоянии истории нашего Отечества – новомученике Российском... которого при открытых Царских вратах наряду с Императором Николаем и прочими новомучениками ежедневно поминают не только в Оптиной, но и по всем монастырям России. ‘‘Помяни, Господи, убиенного раба Божия Георгия и святыми его молитвами помилуй нас!’’.
...Удивительный был мальчик – и чем больше я узнаю о нем из расспросов, тем сильнее поражаюсь чистоте этой светоносной души!.. У вас счастливый сын – Господь исполнил все молитвы и прошения его: он хотел быть оптинским монахом, хотел остаться здесь навсегда, хотел быть с Господом! И это исполнилось... духом он остался здесь... Как, через какие скорби становятся святыми – вот главный духовный смысл этой трагедии... Тут [в окрестностях Оптиной] действует сатанинская секта. Действуют они в строго определенное время – ритуально: то есть в пятницу, в три часа дня, когда был распят Христос.
...Когда я и мой сын давали показания следователям, поскольку присутствовали при последних минутах жизни Юры, все, не подходящее под версию самоубийства, сразу вычеркивалось...
...Мой сын подошел ко мне в храме и сказал, что в лесу лежит человек, которому очень плохо, и он кричит: ‘‘Мамочка! Мамочка!..’’. ...Потом мы вместе с ним побежали... Юра еще был жив. Там действовала мощная [монастырская] медицинская бригада... Все, что можно сделать, было сделано... Юра начал отходить, я бросилась в монастырь вызывать ‘‘скорую’’, чтобы отвезти Юру в реанимацию. Дозвонилась мгновенно. Машин на ‘‘скорой’’ в этот момент не оказалось – все были на вызове. ...В считанные секунды разобрали бетонные надолбы, пригнали транспорт, чтобы везти Юру в реанимацию. Там все было готово к приему Юры, нас ждали свои православные врачи. Одновременно в лес подогнали монастырскую ‘‘Волгу’’. ‘‘Волга’’ стояла с заведенным мотором подле Юры. Но не решались прервать искусственное дыхание и перенести Юру, уже понимая, что не он дышит, а монастырские врачи и фельдшера-послушники дышат за него. Было сделано все. Там полным полком стоял наш монастырский ‘‘Афган’’, то есть фельдшера, имеющие опыт Афга[ниста]на. И когда решили прибегнуть к последнему – прямому уколу в сердце – и впервые задрали рубашку (она была аккуратно застегнута и заправлена под ремень брюк), то и обнаружили иглу...
Я обошла всех духовников, у которых очень подробно исповедовался Юра, задавая один и тот же вопрос: мог ли Юра покончить с собою? Единодушное категорическое: ‘‘Нет!’’. Самое главное, так сказал наш старец – батюшка Илий: ‘‘Исключено!’’. А старец – прозорливый, он беседовал с Юрой подробно, ведь Юра хотел стать монахом и навсегда остаться в Оптиной, жизнь в миру тяготила его, и с миром его связывала лишь любовь к родителям и боязнь огорчить, как он всегда ласково говорил, мамочку.
...Юра жил в одной келье с оптинским регентом иеродиаконом Серафимом, и о. Серафим говорит о Юре так: ‘‘Это был идеальный молодой человек – прекрасно воспитанный, образованный, кроткий. Мы с ним вместе читали Евангелие и святоотеческую литературу, и Юра меня буквально поражал глубиной и тонкостью трактовки. Он пламенел любовью к Господу! Благоговел перед монашеством – и стал бы по своему устроению идеальным монахом. ...Кстати, когда были явления наших убиенных братьев, то все их видели в ином чине, нежели они были на земле’’".
"В ином чине"
Георгий не стал братом и соработником Оптиной, не сподобился монашеского чина на земле, но Господь, Который и "намерение целует"8, принял душу, отрекшуюся от этого во зле лежащего мира. По воле Божией он "железом ураняем от сущих зде преставися, к вечным жилищам", где ни звери в человеческом обличье, "ни иная мука, разлучити... возможет любви Христа"9.
Во время последнего его земного испытания мать Юры была дома. Душа ее преисполнилась скорби, – вдруг вспомнился ей первый внучек, "который ушел из жизни на шестой день, [он был] как ангелочек", – и она заплакала. "Позже мне стало известно, что в это время убивали моего сыночка, – рассказывала Анна Илларионовна. – Он стоял на коленях недалеко от тропки, что идет около колодца преподобного Амвросия и говорил только эти слова: ‘‘Мама, как мне больно... Больно, мама’’. Когда на вскрытии сделали срез сердца, обнаружили тринадцать проколов. Иглу убийцы оставили в сердце".
По прошествии некоторого времени Виктор Константинович (отец Георгия) увидел сына во сне: "Он, стоя высоко на ступеньках храма и держа в руках свиток, сказал: ‘‘Пятница – день значительный’’. Такой светлый был сон, все было ясно кругом".
В Великую Пятницу, когда "Владыка твари предстоит Пилату, и кресту предается Зиждитель всех: яко агнец приводим Своею волею: гвоздьми пригвождается, и в ребра прободается... <...> За распинающих моляше Своего Отца, глаголя: Отче, остави им грех сей: не ведят бо беззаконнии, что неправедно содевают"10, – в этот день, значительный для всех христиан, перешел к нетленной жизни, приняв искупительные страдания, мученик Георгий.
Когда сообщили из Оптиной о случившемся, Виктор Константинович решился сказать Анне Илларионовне о кончине сына только на следующий день... Решено было хоронить Георгия в Тольятти, и Виктор Константинович вместе с крестной матерью Георгия Татьяной Ивановной тридцатого апреля выехал за сыном. "В метель, в дождь, по незнакомой дороге ночью, – вспоминает Виктор Константинович о том, как он вез домой скорбный груз. – Когда доехали до Рязани, я проверил масло в двигателе и ужаснулся: масла было на донышке, ехали чудом". Из монастыря выехали второго мая в десять часов утра, а третьего мая в шестом часу вечера уже были у подъезда дома в Тольятти. Не занося Георгия в дом, перенесли гроб в машину, которую подогнал одноклассник Георгия Александр, и поехали на кладбище. Перед выездом из Оптиной о. Трифон, помогавший Виктору Константиновичу, дал ему письмо к о. Герману, служившему в Казанской церкви Тольятти, с просьбой совершить погребение. Отец Герман приехал на кладбище, покойного отпели и около шести часов вечера предали земле. Хоронили Георгия на пятый день, но никаких признаков тления не было: как будто только что уснул он, – и лишь очень повзрослевшим показался он родителям в последний раз.
"Вскоре после того, как убили сыночка моего, – рассказывает Анна Илларионовна, – приснились мне его мучители. Снилось мне, что я на печке, а по сторонам [незнакомые] ребята. Я и сейчас бы их опознала. Один худенький, невысокого роста, другой средненький, а третий – здоровый, высокий, краснолицый, и он спросил:
– Вы теперь будете нам мстить?
Я ответила, что никогда никому не мстила – и вам не буду мстить. И с этим словом проснулась".
Бывшая в конце апреля в Оптиной пустыни паломница написала родителям о том, что один священник видел незадолго до этого события людей в серых костюмах. Он подумал, что идут какие-то тренировки. Были очевидцы, из местных жителей, которые встретили в Оптиной в Великую Пятницу несколько незнакомых человек, и самый маленький из них, худенький, еле ноги волок, дружки схватили его за руку и буквально втолкнули в машину. "Еле шел мальчишечка", – говорит об одном из убийц сына Анна Илларионовна. Это ласково-сочувственное "мальчишечка", сказанное о мучителе сына, потрясает незлобием и высотой христианской души. Но есть в этом сочувствии к не ведающим, что творят и высшая правда: ведь убийство – урон для убитого лишь с точки зрения криминалистики, а в духовном отношении убийство – нравственная смерть самого убийцы, пролившего кровь неповинную и усыновившего себя через преступление заповеди диаволу, человекоубийце от начала11.
"С тех пор, как прободено ребро Владыки, ты видишь тысячи прободенных ребер. <...> Здешние жестокие и невыносимые страдания мученики терпят в течение краткого времени, а по отшествии отсюда они восходят на Небеса, Ангелы предшествуют им и Архангелы сопровождают их"12. "В ином чине" явился Георгий своим близким. Мать увидела во сне небольшую келью и в ней сына в одежде монаха – "накидка такая благородная; стоит возле печки, и котятки около него вьются". На девятый день по кончине Юра на мгновение снова предстал Анне Илларионовне во сне: светлый, веселый, с двумя молодыми юношами возле накрытого стола. Другу Юра приснился "в черной одежде, но лицо было какое-то яркое и даже светящееся, спокойное и наблюдающее. Он молчал. Пораженный его взглядом, я произнес первое, что пришло в голову: ‘‘А мне сказали, что ты болеешь’’. Он ответил: ‘‘Как видишь, я себя хорошо чувствую’’. Да, он выглядел хорошо, другого слова не могу подобрать, – но и сейчас вижу это лицо", – рассказывает в своих воспоминаниях Сергей П-ов.
Испытание потрясенных горем родителей было удвоено попыткой прокуратуры выдать случившееся за самоубийство. Когда отец, будучи в Оптиной, давал показания в прокуратуре города Козельска, он, далекий от криминалистики человек, подсказывал путь поиска, разумно предположив, что среди убийц-сатанистов должен быть медработник, потому что человеку, не сведущему в анатомии, невозможно так точно попасть в сердце. Отцу ответили позже письменно: "Медики не виноваты, вы зря их обвиняете". Особенным цинизмом отличался допрос матери Георгия: дело было передано в Тольятти, и Анне Илларионовне пришлось отвечать на заранее заготовленные вопросы, смысл которых сводился к тому, чтобы мать признала, что ее сын – самоубийца. Понимая, что именно это от нее и хотели услышать, Анна Илларионовна до сих пор не может понять сознательной жестокости женщины-прокурора: было ли это непостижимое для доброго человека обычное равнодушие при исполнении обязанностей или же изощренный прием, имеющий целью сокрытие убийц? "Бог им судья", – говорит Анна Илларионовна равно как об убийцах сына, так и о следователях, не щадивших родительского сердца.
Так случилось, что именно в то время, когда в Оптиной шло следствие, в монастырь приехала съемочная группа программы "Русский мир". Ведущие программы Алексей Денисов и Борис Костенко рассказали, что "в 1993 году, мы, приехав в Оптину, хотели снять фильм о празднике Светлого Воскресения, но оказались свидетелями страшной трагедии – в Пасхальную ночь были убиты три монаха: иноки Трофим, Ферапонт и иеромонах Василий... Но даже в страшном сне мы не могли себе представить, что нас ожидало на этот раз. Приехав на Пасху через год после оптинской трагедии, мы были вынуждены сделать репортаж о другом преступлении: в Страстную Пятницу при весьма загадочных обстоятельствах здесь вновь произошло убийство – иглой в сердце был заколот молодой паломник Георгий Ефимчук. Появившаяся в первые дни после случившегося версия о самоубийстве впоследствии была официально отвергнута. Вывод однозначный: совершено преднамеренное убийство. Несколько человек даже слышали, как Георгий просил о помощи. Все произошло около четырех часов дня. Обследование тела убитого показало, что он умер от множественных уколов, нанесенных длинной иглой. Ее вытащили из сердца убитого.
Монахи говорят об этом убийстве как о ритуальном. Большинство наших газет и телевидение, как обычно, промолчали, и лишь некоторые в своем сообщении поддержали версию о самоубийстве".
"В 1994 году, когда не стало сыночка, как-то днем мне почему-то захотелось включить телевизор, хотя мы уже не смотрели в это время никакие передачи, – вспоминает Анна Илларионовна. – Но я включила, затем выключила, опять включила, – и вдруг слышу сообщение о нашей беде. Я слушала, хотя было очень больно. Сообщили сам факт происшедшего, без комментариев. До сих пор не знаю, почему я включила телевизор именно в тот момент".
Накануне восьмой годовщины со дня смерти Георгия Анне Илларионовне приснилась незнакомая женщина, которая говорила ей о сыне. Увидев вскоре после этого икону блаженной схимонахини Марии Ивановны Матукасовой, Анна Илларионовна признала в ней незнакомку из сна, – и с тех пор молится матушке Марии.
"Я вот сейчас думаю, – говорит Виктор Константинович, – что нас, великих грешников, сын к вере привел. И ведет, и наставляет". Однажды после похорон Виктор Константинович ехал в Самару и поставил кассету с записью, где Юра поет песню на стихи Пастернака. "Голос его слушаю, остановился на обочине, вышел проверить что-то в машине, и вдруг будто топором по голове, потом по щеке. И я понял, что нельзя уже это слушать, что Юра оставил все, отошел от мирского и нас не одобряет в этом".
Оптинский крест на могиле мученика Георгия
Оптинский крест на
могиле мученика Георгия
Как-то осенью родители приехали поправить крест на могиле Георгия. У отца в это время разболелась поясница, а нужно было поднять крест, и Анна Илларионовна разгоревалась, что не осилить им это дело. Вдруг, откуда ни возьмись, три парня – одетые не по сезону, в одних светлых рубашках, без головных уборов – так легко подошли. "Я говорю им, – вспоминает Анна Илларионовна, – сыночки, помогите. Они втроем подошли, вынули крест, поставили и как пришли, так и ушли – исчезли, как дуновение, как легкий ветерочек. Мы даже не заметили, куда они ушли: светлые, юные, одинакового роста и возраста".
Последний привет от сына родители получили уже после его похорон: из почтового ящика выпала пасхальная открытка, отправленная Георгием в один из его последних земных дней. Благая весть о смертию смерть поправшем Господе нашем – его последняя весть родителям, как бы в подтверждение слов из проповеди о. Наума, бережно хранимой Георгием: "Тело тленно и маловременно, а душа божественна и бессмертна, и... соединена с телом для испытания и восхождения к Богоподобию", к Жизни вечной, Любви неизреченной.
_________________ Чувствую настоятельную потребность вступить в Добровольный оркестр хемулей...
|