Православный форум Доброе слово

Очень кровавый фильм, очень. Сцена казни Остапа - вообще ужас.

Мне так муж и говорил, что наверняка будет резня.
Почему-то исторические фильмы нынче без крови снимать - дурной тон.

А особенно страшен гнев будет от того, что посмел ты над гордостью за землю русскую издеваться и веру нашу на смех подымать! Где же это видано, в наши-то деньки, чтобы герои, лютую смерть от руки недруга принимая, перед кончиной славною успевали речь про Россию и православие размером ажно с "Отче наш" произнести? Неужто не доходит до пустой твоей башки, всего света и под-света придурок, что ежели какие слова на письме выглядят разумно, ладно да величаво, то в жизни они иной раз токмо смех вызывают? Ах ты некрещёный лоб!

Может ли душа жить гневом? Может, если примет помощь духов злобы. Тарас не таков. Он и звал товарищей на смерть: ”кто из вас хочет умирать своею смертью?”

Но смерть в бою не давалась Тарасу. Тогда Тарас находит ее. Что дороже – понюшка табаку или жизнь воина? Трубка с табаком дороже. Есть ли примеры такой странной доблести? Умирали за отечество, за веру, за славу, за убеждения… Но за люльку!

Православная душа жить гневом не может. Тарас нашел свою смерть.

Тарас подвешен к дереву, “гвоздем прибили ему руки”. Огонь поднимался по дереву, а он, “сердечный”, думал о товарищах… И когда он понял, что совет его услышан и товарищи спаслись, “вспыхнули радостные очи у старого атамана”. И последние пророческие слова его из огня:

“Подымается из Русской земли свой царь”.

В целом кино понравилось, патриотичное, политическое.

Нелепо-пафосное, я бы сказал. Сложилось такое же впечатление фальши и наигранности, как и после михалковского "12".

Нелепо-пафосное, я бы сказал. Сложилось такое же впечатление фальши и наигранности, как и после михалковского "12".

а мне 12 понравилось...
а кто-нибудь смотрел 1612 ? на тему Смутных времен. тоже Михалков вроде снимал. Я что-то совсем не поняла: старец, молитва И.Дамаскину и тут же единорог, на груди вместо креста кусок изогнутой деревяшки по типу рога единорога... да и вообще прицельная стрельба из кожаной пушки.... впервые после Адмирала ощутила, как странно нам трактуют историю в таких псевдоисторических фильмах...
Тараса сейчас буду смотреть

Хороший фильм. Очень хороший.

Немного смеха вызывает то, что несколько раз повторяется поминание о русском царе. Ну это не во вред фильму.

Так иносказательно показали, с какой легкостью он, один из них по рождению и выучке, убивает своих. А уж когда он с Бульбой встречается...

А вообще, из всех я больше всего понимаю Андрия.

"Один из них"- это один из садистов и убийц. Чего ж без легкости, коли с детсва внушали, что убивать -это норма.

Наш Христос — Муж силы.

Слова Его горят огнем негодования, когда Он обличает. Они жгут совесть, когда Он говорит о грехах. Они воскрешают, когда Он одобряет нас.

Наш Христос — Победитель мира. Не раб тления, хотя и честный вегетарианец, как думают толстовцы. Наш Христос — Сын Божий, воскресший и победивший смерть, искупивший страданиями Своими мир и давший нам обетование общего воскресения.

Он заповедал нам любить людей — действенною любовью. Нас не остановит страшный выбор, а если в грозный час эта действенная любовь подскажет нам: "возьми меч — иного пути спасти ближнего твоего нет", — мы бестрепетно возьмем его!

Мы исповедуем, что Господь создал Церковь — и врата адовы не одолеют ее. Мы знаем, что Крест — непобедимое оружие правды. Мы знаем, что насильники, подымающие меч против нее — погибнут.

Но если история мира приведет нас к неизбежному столкновению с насильниками народа, мы подымем против них свой меч и впереди его понесем Животворящий Крест Господень!

Мы умеем жалеть несчастных. Мы готовы "оставлять долги должникам нашим". Мы готовы прощать личные обиды. Мы готовы отдать последнюю рубашку даже тому, кто требует лишнего. Но когда мы видим, как обижают ребенка, или оскорбляют женщину; когда злодеи отнимают последнюю рубашку не у нас, а у нашего ближнего, когда насилию подвергаются беззащитные, слабые, несчастные, и иного средства нет спасти их, как только подняв меч — мы подымем его не во имя свое, а во имя той действенной любви, которую заповедал нам Христос.

Г е н е р а л. А это было сражение на Аладжинских высотах, когда мы в первый раз "непобедимому" Гази-Мухтар-паше все бока обломали... Так после 3-го октября мы сразу продвинулись в эту азиатчину. Я был на левом фланге и командовал передовым разведочным отрядом. Были у меня нижегородские драгуны, три сотни кубанцев и батарея конной артиллерии. - Страна невеселая - еще в горах ничего, красиво, а внизу только и видишь, что пустые, выжженные села да потоптанные поля. Вот раз - 28 октября это было - спускаемся мы в долину, и на карте значится, что большое армянское село. Ну конечно, села никакого, а было действительно порядочное, и еще недавно: дым виден за много верст. А я свой отряд стянул, потому что, по слухам, можно было наткнуться на сильную кавалерийскую часть. Я ехал с драгунами, казаки впереди. Только вблизи села дорога поворот делает. Смотрю, казаки подъехали и остановились как вкопанные - не двигаются. Я поскакал вперед; прежде чем увидел, по смраду жареного мяса догадался: башибузуки свою кухню оставили. Огромный обоз с беглыми армянами не успел спастись, тут они его захватили и хозяйничали. Под телегами огонь развели, а армян, того головой, того ногами, того спиной или животом привязавши к телеге, на огонь свесили и потихоньку поджаривали. Женщины с отрезанными грудями, животы вспороты. Уже всех подробностей рассказывать не стану. Только одно вот и теперь у меня в глазах стоит. Женщина навзничь на земле за шею и плечи к тележной оси привязана, чтобы не могла головы повернуть, - лежит не обожженная и не ободранная, а только с искривленным лицом - явно от ужаса померла, - а перед нею высокий шест в землю вбит, и на нем младенец голый привязан - ее сын, наверное, - весь почерневший и с выкатившимися глазами, а подле и решетка с потухшими углями валяется. Тут на меня сначала какая-то тоска смертельная нашла, на мир Божий смотреть противно, и действую как будто машинально. Скомандовал рысью вперед, въехали мы в сожженное село - чисто, ни кола ни двора. Вдруг, видим, из сухого колодца чучело какое-то карабкается... Вылез, замазанный, ободранный, упал на землю ничком, причитает что-то по-армянски. Подняли его, расспросили: оказался армянин из другого села; малый толковый. Был по торговым делам в этом селе, когда жители собрались бежать. Только что они тронулись, как нагрянули башибузуки, - множество, говорит, сорок тысяч. Ну, ему, конечно, не до счету было. Притаился в колодце. Слышал вопли, да и так знал, чем кончилось. Потом, слышит, башибузуки вернулись и на другую дорогу переехали. Это они, говорит, наверное, в наше село идут и с нашими то же делать будут. Ревет, руки ломает.

Тут со мною вдруг какое-то просветление сделалось. Сердце будто растаяло, и мир Божий точно мне опять улыбнулся. Спрашиваю армянина, давно ли черти отсюда ушли? По его соображению - часа три.

- А много ли до вашего села конного пути?

- Пять часов с лишком.

- Ну, в два часа никак не догонишь. Ах ты, Господи! А другая-то дорога к вам есть, короче?

- Есть, есть, - А сам весь встрепенулся. - Есть дорога через ущелья. Совсем короткая, Немногие и знают ее.

- Конному пройти можно?

- Можно.

- А орудиям?

- Трудно будет. А можно.

Велел я дать армянину лошадь, и со всем отрядом - за ним в ущелье. Как уж мы там в горах карабкались - я и не заметил хорошенько. Опять машинальность нашла; но только в душе легкость какая-то, точно на крыльях лечу, и уверенность полная: знаю, что нужно делать, и чувствую, что будет сделано.

Стали мы выходить из последнего ущелья, после которого наша дорога на большую переходила, - вижу, армянин скачет назад, машет руками: тут, мол, они! Подъехал я к передовому разъезду, навел трубку: точно - конницы видимо-невидимо; ну, не сорок тысяч, конечно, а тысячи три-четыре будет, если не все пять. Увидали чертовы дети казаков - поворотили нам навстречу - мы-то им в левый фланг из ущелья выходили. Стали из ружей палить в казаков. Ведь так и жарят, азиатские чудища, из европейских ружей, точно люди! То там, то тут казак с лошади свалится. Старший из сотенных командиров подъезжает ко мне:

- Прикажите атаковать, ваше превосходительство! Что ж они, анафемы, нас, как перепелок, подстреливать будут, пока орудия-то устанавливают. Мы их и сами разнесем.

- Потерпите, голубчики, еще чуточку, говорю. Разогнать-то, говорю, вы их разгоните, а какая ж в том сладость? Мне Бог велит прикончить их, а не разгонять.

Ну, двум сотенным командирам приказал, наступая врассыпную, начать с чертями перестрелку, а потом, ввязавшись в дело, отходить на орудия. Одну сотню оставил маскировать орудия, а нижегородцев поставил уступами влево от батареи. Сам весь дрожу от нетерпения. И младенец-то жареный с выкаченными глазами передо мной, и казаки-то падают. Ах ты, Господи!

Д а м а. Как же кончилось?

Г е н е р а л. А кончилось по самому хорошему, без промаха! Ввязались казаки в перестрелку и сейчас же стали отходить назад с гиком, Чертово племя за ними - раззадорились, уж и стрелять перестали, скачут всей оравой прямо на нас, Подскакали казаки к своим саженей на двести и рассыпались горохом кто куда, Ну, вижу, пришел час воли Божией. Сотня, раздайся! Раздвинулось мое прикрытие пополам - направо-налево - все готово. Господи благослови! Приказал пальбу батарее.

И благословил же Господь все мои шесть зарядов. Такого дьявольского визга я отродясь не слыхивал. Не успели они опомниться - второй залп картечи. Смотрю, вся орда назад шарахнулась. Третий - вдогонку. Такая тут кутерьма поднялась, точно как в муравейник несколько зажженных спичек бросить. Заметались во все стороны, давят друг друга. Тут мы с казаками и драгунами с левого фланга ударили и пошли крошить как капусту. Немного их ускакало - которые от картечи увернулись, на шашки попали. Смотрю, иные уж и ружья бросают, с лошадей соскакивают, амана запросили. Ну, тут я уж и не распоряжался - люди и сами понимали, что не до амана теперь, - всех казаки и нижегородцы порубили.

А ведь если бы эти безмозглые дьяволы после двух первых-то залпов, что были им, можно сказать, в упор пущены - саженях в двадцати-тридцати, если бы они вместо того, чтобы назад кинуться, на пушки поскакали, так уж нам была бы верная крышка - третьего-то залпа уж не дали бы!

Ну, с нами Бог! Кончилось дело. А у меня на душе - светлое Христово Воскресение. Собрали мы своих убитых - тридцать семь человек Богу душу отдали. Положили их на ровном месте в несколько рядов, глаза закрыли. Был у меня в третьей сотне старый урядник, Одарченко, великий начетчик и способностей удивительных. В Англии был бы первым министром. Теперь он в Сибирь попал за сопротивление властям при закрытии какого-то раскольничьего монастыря и истреблении гроба какого-то их почитаемого старца. Кликнул я его. "Ну, - говорю, - Одарченко, дело походное, где нам тут в аллилуиях разбираться, будь у нас за попа - отпевай наших покойников". А для него, само собой, первое удовольствие. "Рад стараться, ваше превосходительство!" А сам, бестия, даже просиял весь. Певчие свои тоже нашлись. Отпели чин-чином. Только священнического разрешения нельзя было дать, да тут его и не нужно было: разрешило их заранее слово Христово про тех, что душу свою за други своя полагают. Вот как сейчас мне это отпевание представляется. День-то весь был облачный, осенний, а тут разошлись тучи перед закатом, внизу ущелье чернеет, а на небе облака разноцветные, точно Божьи полки собрались. У меня в душе все тот же светлый праздник. Тишина какая-то и легкость непостижимая, точно с меня вся нечистота житейская смыта и все тяжести земные сняты, ну, прямо райское состояние - чувствую Бога, да и только. А как стал Одарченко по именам поминать новопреставленных воинов, за веру, царя и отечество на поле брани живот свой положивших, тут-то я почувствовал, что не многоглаголение это официальное и не титул какой-то, как вот вы изволили говорить, а что взаправду есть христолюбивое воинство и что война, как была, так есть и будет до конца мира великим, честным и святым делом...

К н я з ь (после некоторого молчания). Ну а когда вы похоронили своих в этом светлом настроении, неужели совсем-таки не вспомнили о неприятелях, которых вы убили в таком большом количестве?

Г е н е р а л. Ну, слава Богу, что мы успели двинуться дальше прежде, чем эта падаль не стала о себе напоминать.

Д а м а. Ах, вот и испортили все впечатление. Ну, можно ли это?

Г е н е р а л (обращаясь к князю). Да чего бы вы, собственно, от меня хотели? Чтобы я давал христианское погребение этим шакалам, которые не были ни христиане, ни мусульмане, а черт знает кто? А ведь, если бы я, сойдя с ума, велел бы их в самом деле вместе с казаками отпевать, вы бы, пожалуй, стали меня обличать в религиозном насилии. Как же? Эти несчастные милашки при жизни черту кланялись, на огонь молились, и вдруг после смерти подвергать их суеверным и грубым лжехристианским обрядам! Нет, у меня тут другая была забота. Позвал сотников и есаулов и велел объявить, чтобы никто из людей не смел на три сажени к чертовой падали подходить, а то я видел, что у моих казаков давно уж руки чесались пощупать их карманы, по своему обычаю. А ведь кто их знает, какую бы чуму тут напустили, Пропади они совсем!

К н я з ь. Так ли я вас понял? Вы боялись, чтобы казаки не стали грабить трупы башибузуков и не перенесли от них в ваш отряд какой-нибудь заразы?

Г е н е р а л. Именно этого боялся. Кажется, ясно.

К н я з ь, Вот так христолюбивое воинство!

Г е н е р а л. Казаки-то!?.. Сущие разбойники! Всегда такими и были.

К н я з ь, Да что, мы во сне, что ли, разговариваем?

Г е н е р а л. Да и мне что-то кажется неладно. Никак в толк не возьму, о чем вы, собственно, спрашиваете?

П о л и т и к. Князь, вероятно, удивляется, что ваши идеальные и чуть не святые казаки вдруг, по вашим же словам, оказываются сущими разбойниками.

К н я з ь. Да; и я спрашиваю, каким же это образом война может быть "великим, честным и святым делом", когда, по-вашему же, выходит, что это борьба одних разбойников с другими?

Г е н е р а л. Э! Вот оно что. "Борьба одних разбойников с другими". Да ведь то-то и есть, что с другими, совсем другого сорта. Или вы в самом деле думаете, что пограбить при оказии то же самое, что младенцев в глазах матерей на угольях поджаривать? А я вам вот что скажу. Так чиста моя совесть в этом деле, что я и теперь иногда от всей души жалею, что не умер я после того, как скомандовал последний залп. И ни малейшего у меня нет сомнения, что умри я тогда - прямо предстал бы перед Всевышнего со своими тридцатью семью убитыми казаками, и заняли бы мы свое место в раю рядом с добрым евангельским разбойником. Ведь недаром он там в Евангелии стоит.

Без Бога не до порога...



В прошлом люди недобросовестные нередко возводили на казаков напраслину, обвиняя их в безверии и равнодушии к религии. Так, Адам Кисель, стремившийся более угодить католическому монарху, чем православному воинству, отзывался о запорожцах как о людях "никакой веры". Униатский митрополит Рутский именовал их людьми без религии, а еще раньше думные дьяки московские в 1594 году называли их перед послом германского императора Эрихом Ласотою "людьми не имеющими страха Божия". Клевету эту повторял в прошлом веке П.А.Кулиш, а в нашем многострадальном столетии, как известно, хулителям православного воинства казачьего не было числа.

Но стоит побывать в бывших казачьих владениях, чтобы воочию убедиться, что забота о вере у них стояла на первом месте. Уже при выборе места для своего коша сичевики думали не только о выгодном стратегическом положении будущей крепости, но и руководствовались религиозным чувством. Найдя какой-нибудь величественный остров среди Днепра или высмотрев возвышенный "рог" (т.е. мыс, далеко вдающийся в реку), запорожцы выбирали самое красивое и самое открытое место и на нем прежде всего возводили церковь. Чаще всего это был храм в честь Покрова Божией Матери. И только по сооружении церкви они строили все необходимое для жилья, приговаривая при этом обычно: "Пусть красуется храм Божий в небесной высоте и пусть святые молитвы несутся о нас прямо от земли до престола Господа Бога".

В самых отчаянных положениях, вынужденные обстоятельствами отступать или даже спасаться бегством, казаки прежде всего думали о своей церкви и первым делом забирали с собой церковное добро.

Пусть подтвердят участники боевых сражений, в том числе и наши современники-"афганцы": ничто так не развивает религиозные чувства как война. "Кто в Севастополе не бывал, тот Богу не молился... Вера в промысел Божий есть единственный якорь спасения во всех случаях, как бы ни была близка смерть. Сколько раз всплывали в памяти молитвы, которым в детстве обучала мать. На поле брани они вдруг припоминались и прочитывались со всей точностью". Написаны эти слова более 100 лет назад, но они, без сомнения приложимы и к прошлым временам, и к дням сегодняшним.

При всей кажущейся разгульности жизни запорожских казаков[7] они отличались искренней, далекой от лицемерия верою. Так, "вечерня в Сечи бывала раньше принятого в монастырях времени, заутреня отпускалась всегда до свету, а литургия начиналась до восхода солнца"[8]. Войсковая старшина и куренные атаманы в мирное время не пропускали ни одного дня, чтобы трижды в день не сходить в храм. При этом было даже заведено, чтобы каждую ночь к заутрене кошевого будил пономарь, а судью, писаря, есаула и всех 38 куренных атаманов – подпономарий[9]. Защита матери родной[10] – православной церкви – всегда стояла в центре жизненного предназначения всех казаков в совокупности и каждого в отдельности. Даже когда запорожцы одно время жили "на степях татарских, кочевьях агарянских" и пользовались покровительством крымского хана, они все равно не могли без того, чтобы открыто не проклинать татар за сожжение ими казацкой святыни – Самарско-Николаевского монастыря.

Живя под верховенством польского правительства и пользуясь разными благами демократичнейшего из всех государств Европы того времени – Речи Посполитой, запорожцы ненавидели ляхов за то, что они не уважали Православной веры и стали зачинателями и распространителями унии, этого фальшивого и незаконнорожденного дитя иезуитов и попов-отступников. Самые слова "униат" (читай – "грекокатолик") и "католик" на языке казаков

считались бранными. Вот почему, пребывая "ненарушимо" в православной вере, казаки не могли смириться с происками, а в конце концов и с ожесточенной экспансией иноверия. И совсем не случайно они начали войну "опричь прав и вольностей войсковых, за веру святую православную" под предводительством Богдана Хмельницкого, а по окончании войны добровольно предались в "протекцию государства московского". Делалось это прежде всего для "единоверия православного".

Еще одним доказательством набожности запорожцев было их особенное радение о храмах Божиих. Несмотря на свои довольно ограниченные средства, они содержали в разных местах 14 церквей, в том числе и свой монастырь. Сичевая церковь считалась одной из богатейших в православных землях. Ее высокая колокольня с 4 окнами была вооружена пушками, как для защиты от врагов, так и для пальбы во время торжественных служб – на Пасху, на Покров Божией Матери и на Крещенье.

Предателя и мразь?

Казачество - Рыцарство Христово, а не садисты и убийцы.

И Вы мягко говоря ошибаетесь или заблуждаетесь, говоря о том, что их учили тому, что убийство - это норма.

А во время своего сидения осадного держали мы, грешные, пост. Совершали молитвы многие, соблюдали чистоту телесную и духовную. В осаде многие из нас люди искушенные видели во сне и наяву — одни жену прекрасную и светозарную, на воздухе стоящую посреди града Азова, иные ж — мужа древнего, с власами длинными, в светлых ризах, взирающего на полки басурманские. И не предала нас богородица в руки басурманские, подавала нам против них помощь явную, возглашая умиленно: “Мужайтесь, казаки, а не ужасайтесь. Град сей Азов от беззаконных агарян, их нечестием, злобою и жестокостью поруган, престолы в церквах Предтечи и Николиной осквернены. И не только осквернили они землю в Азове и престолы, но и воздух над ним омрачили, торжище здесь и мучительство христианам учинили, разлучили мужей от законных жен, сынов и дочерей разлучили от отцов и матерей. От многого плача того и рыдания вся земля христианская восстонала. А о чистых девах, о вдовах непорочных и о сущих во младенчестве уста мои и изречь не в силах, глядя на поругания им. И услышал бог молитвы и плач их. Видя создание рук своих, православных христиан, зло погибающих, дал вам против басурман отмщение, предал вам град сей и их самих в руки ваши. Да не скажут нечестивые: “Где бог ваш христианский?” И вы, братья, не заботьтесь, отгоните всякий страх от себя, не тронет вас никакой басурманский меч. Положите упование на бога, примите венец от Христа нетленный. А души ваши примет бог, имеете царствовать с Христом вовеки”.
И многие атаманы видели, что текли у образа Ивана Предтечи из очей его слезы обильные в день каждого приступа. А в первый день, во время приступа, видели лампаду у его образа, слез полную. А при вылазках наших из города все видели басурманы — и турки, и крымцы, и ногайцы — мужа храброго и юного, в одежде ратной, ходившего среди боя с мечом обнаженным и множество басурман поражавшего. А мы того не видели. Лишь по убитым знаем мы, что то дело божие, а не наших рук: люди турецкие надвое рассечены! Послана с неба была над ними победа! И они, басурманы, о том нас много раз спрашивали, кто от нас из города выходит на бой с мечом. И мы говорили им: “То выходят воеводы наши”.

Юлала , ну Вы совсем в "демократию" вдарились , риторика как у наших правозащитников во время первой чиченской , противно право слово ..., извините если что не так ...

Я не согласен с тем что Вы с таким пониманием относитесь к предателю , к "тонко чувствующему мальчику" . Предательство всегда и во всех народах было худшим из всех грехов . Я еще как-то могу понять трусость по малодушию , а сознательное предательство ...
Почему я сравнил Вашу риторику с риторикой "правозащитников" ? Потому что оправдывать нигодяев это их основное занятие , делать из подлецов героев и страдальцев , в общем всё ставить с ног на голову ...
А теперь мы удивляемся - "и что это с нашим обществом произошло ?"

Во-вторых, еще в Библии сказано, что прилепится к жене, он и прилепился, виноват что ли, что война была. Он не предал свою паночку, был верным и преданным мужем- что куда важнее, чем быть верным гражданином какого-то казачества или страны.